3 - Страница 24

К оглавлению

Артур громко расхохотался, и я замолчала. Повернувшись к нему, я скрестила руки на груди:

— Чего?

— Смешная, — он улыбнулся и подмигнул мне правым глазом.

— Иди ты, — буркнула я.

— Родился в Москве. Какое у тебя полное имя? — спросил Артур.

— Просто — Кира, — ответила я, и тут же уточнила, — С двумя И.

— Ки–и–ра? — он растянул первую гласную на эстонский манер.

Я невольно захихикала:

— Да. А фамилия у меня Саре. С двумя А.

— Са–а–ре? — глаза Артура округлились, — Почему эстонцы так растягивают слова? И почему нет отчества?

— Особенности языка, — я пожала плечами, — И ударение всегда на первый слог.

— А это мне нравится. Никогда не ошибёшься, — вздохнул мой спутник, — Я до сих пор не знаю, как правильно: звунит или звонимт.

— Правильно — звонимт. Глагол с неподвижным ударением, в личной форме ударение всегда на последний слог, — машинально отвечаю я, и тут же прикусываю язык.

Артур уставился на меня удивлёнными глазами. Ещё чуть–чуть, и мы вполне можем въехать в дерево.

Кажется, последнюю мысль я произношу вслух, потому что он резко отворачивается от меня и уделяет всё своё внимание дороге.

— Ты не перестаёшь меня удивлять. А как правильно: йугурт или йогэрт?

— Первое, и никак иначе.

— Почему?

— Не знаю, всегда было йугурт. Вообще, это заимствованное слово, если не ошибаюсь, из турецкого. Вряд ли турки говорят йогэрт, — я пожала плечами.

— Ты такая умная. Кофе?

— Что кофе? — удивлённо моргнула я.

— Кофе — оно?

— Нет, он.

— А министерство образования Российской Федерации считает, что — оно, — я уставилась на него, как на восьмое чудо света, — Правда, правда. С 2009 года можно говорить «вкусное кофе».

— И в этой стране родился Пушкин… — протянула я с грустью.

Артур задумчиво хмыкнул. Потянулся на кресле и снова начал задавать вопросы:

— Ты была отличницей?

— Хорошисткой. Я просто люблю читать, — я посмотрела на спидометр, — Езжай помедленнее, ты превышаешь.

— И?

— Здесь могут скорость замерять, остановят.

— Взятку дам, — хмыкнул Артур.

— Тут тебе не там, — вздохнула я. — За взятку посадить могут. Лучше притормози.

— Ладно–Ладно, — проворчал он недовольно, но всё же стрелка на приборе поползла вниз, устремляясь к разрешённым девяносто.

— Как ты стал фотографом? — вырвалось у меня.

Меня одарили очередной улыбкой, способной растопить даже льды Антарктики:

— У меня две младших сестры, обе модели.

— Серьёзно? — я невольно улыбнулась, и устроилась на сиденье в пол–оборота, приготовившись слушать.

— Да. Я окончил художественную школу и работал в галерее, когда они попросили помочь им с портфолио. Я помог, мне всегда нравилось фотографировать. Потом посыпались заказы от их подружек, а потом ко мне обратилось агентство.

— У тебя большая семья, — больше констатировала, чем спросила я.

— Да. Мама, папа, сёстры. Бабушки. Дедушки, дядюшки. Моё детство не прошло в детдоме, — как–то задумчиво протянул он, вглядываясь в дорогу.

— Семейном доме, — поправила я, — Это другое. И не надо меня жалеть, — я посмотрела в окно и оценила силу дождя в лёгкую морось. — Можно в машине покурить?

— Да, конечно, — разрешил он с коротким кивком, — Ты не вызываешь жалость, это просто… На самом деле, это похоже на мою семью.

— Да ну? — промычала я, прикуривая сигарету.

— Да. И Агния Фёдоровна чем–то напомнила мою бабушку по материнской линии, — улыбнулся мой спутник, — Чему она так сокрушалась, когда ты прощалась?

— Я ей деньги дала, — я выпустила тонкую струйку дома в приоткрытое окно.

Артур как–то передёрнулся и нахмурился. Я продолжила:

— Она всегда возмущается, когда я даю деньги. А им нужно крышу ремонтировать, да и вообще, — я вздохнула, — Расходов много.

— А государство не помогает?

— Помогает, и неплохо. Просто эти деньги попадают в руки к директору, — я изогнула бровь, посмотрев на него и поймала хмурое выражение, — А ей нужнее кабинет отремонтировать, вместо крыши. И компьютер новый важнее, чем новые игрушки.

— Я думал в Европе такого не бывает.

— Такое везде бывает, — фыркнула я, выбрасывая сигарету в окно, — Людская жадность в любой точке мира одинаковая. И коррупция есть даже в Европе. И у богатых почему–то прав больше, чем у бедных. Такое впечатление, что богатство — это единственное, что можно выставить напоказ; и чем нельзя делиться.

— Завидуешь? — едко бросил он.

— Чему? Деньги, Артур, — затянулась ещё раз, вдохнув ядовитый дым, — Это не богатство. Само слово богатство откуда берёт начало? Бог. Богатым раньше называли человека, в котором от Бога есть, — отвернулась к окну, посмотрев на мелькающие в стороне ёлочки и кустарники, — Меня просто задевает, что деньги так нечестно распределяются. Почему какой–то банкир живёт в трёхэтажном особняке; а онкобольные дети — в обшарпанных палатах с потрескавшейся штукатуркой и облупившейся краской; и почему простые люди собирают деньги на лечение таких детей? Почему депутат колесит по городу на машине с водителем; а бабушка Валя, ветеран великой отечественной, должна на рынок добираться на автобусах с тремя пересадками?

— Тебя бы да в коммунизм, ты бы Сталина затмила, — саркастично произнёс Артур.

— И при коммунизме, я уверена, такое было, просто это было не так явно что ли. Дело не в политике, не в общественном строе. Люди. Дело в людях, — я высунула кончик сигареты в щель приоткрытого окна и понаблюдала, как пепел разлетается в стороны, — Мы так привыкли считать себя homo sapiens и забыли о том, что такое разум. Выживает сильнейший — это про животных. Во всяком случае, так должно быть. Мы забыли о человечности, морали, совести, — вздохнув, я провела пальцем по стеклу и тихо добавила, — Сейчас на ум приходят только стихи Талькова: