3 - Страница 42

— Моя комната там.

Ты понял меня и быстрым движением поднялся на ноги, позволяя повести тебя за руку.

Мне хотелось запомнить тебя таким; с мягкой горячей кожей, осторожными движениями и мимолётными прикосновениями губ к моему телу. Мне хотелось, чтобы наш последний раз был как в первый; чтобы мы изучали друг друга так, как будто никогда не встречались раньше.

Мне хотелось запомнить тебя; и забыть всё, что было со мной раньше. Мне хотелось утонуть в твоём запахе; в твоих шелковистых волосах; раствориться в мягких интонациях твоего голоса. Я хотела, чтобы ты оставил на мне свой отпечаток; и я надеялась, что этот отпечаток поможет мне излечится и заглушит боль, которая засыпала, когда ты ко мне прикасался.

— Что за херня? — проорал голос Джексона у меня над головой.

Я открыла глаза и села на кровати, уставившись на него.

— Кира, я же просил, — простонал он, схватившись за свои дреды.

Джексон пулей вылетел из моей комнаты, а я подскочила, хватаясь за первую одежду, которая попалась мне под руку. Обнаружив на полу брюки Артура и его футболку, я подняла их и швырнула ему на кровать.

— Одевайся, — сказала я, натягивая футболку, — Женя!

Он стоял на кухне, раскачивая головой в разные стороны.

— Женя, прости. Он сейчас уйдёт.

— Я просил тебя, Кира, — натянутым голосом сказал он, — Я молчал всё это время; я молчал, когда ты исчезла после его смерти; молчал, когда ты появилась как снег на голову.

— Женя. Он. Уйдёт.

— И что мне с этого? — заорал Джексон, поворачиваясь и впиваясь в меня обезумевшими глазами, — Ты думаешь полгода достаточно для того, чтобы застать девушку своего брата в постели с другим мужиком?

— Его больше нет Женя, — выдавила из себя я, делая шаг к нему навстречу, — Мне тоже больно, но его нет.

— Тебе больно, Кира? — его взгляд, его стальные глаза впивались в пеня, как иголки, причиняя физическую боль, — Он был моим братом!

— Я тоже любила его, — выдохнула я, ощущая, как слёзы подкатываются к глазам.

— Ты его любила, а теперь прыгаешь из койки в койку, — выплюнул Джексон.

Наверное, лучше бы он меня ударил.

Да, определённо, лучше бы он меня ударил.

— Не говори так, Жень, — проскулила я.

— Он был моим братом. Моим близнецом. Ты можешь найти ему замену. А я не могу, — сказал он ледяным голосом.

Я ничего не ответила. Он не знает, как всё произошло; он не знает, что случилось той ночью; ночами ранее; ночами позже. Он ничего не знает, а я не могу рассказать, потому что это разобьёт ему сердце. Он думает, что я ищу замену Максу; но разве это возможно? Разве кто–либо сможет заменить его, кроме самого Жени?

Молча развернувшись, я вышла из квартиры и сбежала вниз по ступенькам. На улице я перевела дыхание и пошла на автобусную остановку, по пути зайдя в цветочный и купив огромный букет белых лилий.

Ты шёл рядом. Ты вошёл вместе со мной в автобус, молча встал справа от меня; заполняя собой пустоту, которая присутствовала с этой стороны последние полгода. Ты проехал со мной всю дорогу до кладбища и тихо следовал за моей спиной, пока я шла между надгробиями и крестами к нужной мне могиле.

Положив цветы на земляной холм, я подошла к маленькой гранитной табличке с выгравированным именем и короткой эпитафией.

«Maksim Danilov, 1990–2012

Fora do comum, nгo posso te esquecer[1]»

Его не стало в конце января; и я помню его обиду на то, что я не приехала на рождество в Таллинн. Я сказала ему, что завалила экзамены, и готовилась к пересдаче; но, на самом деле, ехать не хотелось, потому что Женька в декабре уехал в Египет.

— Ну здравствуй, Максюша, — тихо сказала я, погладив неглубокие буквы, — Прости, что давно не приходила.

Что–то солёное коснулось моих губ, и я смахнула это рукой. Наверное, это слёзы, такие запоздалые и уже никому не нужные.

— Мне тебя не хватает, — говорю я чёрному граниту, — Я так хочу всё исправить, но я не могу, не могу, не могу, — мой голос срывается на шёпот, и я бью себя по губам давно забытым жестом.

— Кира, — звучит твой голос где–то позади меня, — Расскажи, что произошло.

Выпрямившись, я поправляю цветы на могиле. Убираю высохшие букеты. Ты снова следуешь за мной по пятам, помогая мне выбросить засохшие ветки лилий в мусорку у входа на кладбище. Ничего не говоря, я иду обратно на остановку, чтобы вернуться в город.

Там я покупаю бутылку водки, и иду на Горхолл, чтобы посмотреть на ту часть города, которая всегда остаётся неизменной. Сев на тёплый от солнечного света бетон, я делаю свой первый глоток и начинаю свой рассказ:

— Нас всегда было трое. Женя, Макс и я, — слова начали срываться с моих губ так быстро, что я даже не успевала их обдумывать, — Они были разными и одинаковыми одновременно. Близнецами, если быть точной.

Их привезли в детдом, когда мне было шестнадцать. Им было по столько же, мать–наркоманка всё–таки не рассчитала дозу и отошла в мир иной. Макс переживал, а вот Женька, казалось, испытал облегчение. Тогда у него были длинные волосы, почти до лопаток, иногда немного сальные, но красивые. Глаза… Глаза такие чистые, ясные, как вода. Искрящиеся. Они у него светились. Мы сразу сдружились, Женя знал, как заставить меня смеяться. Макс молчал, он всегда молчал; и смотрел на меня немного странно, из–под бровей.

Прошёл год, и мы с Максом впервые остались наедине. Тогда–то он и начал говорить, медленно показывая жесты, обдумывая каждое слово. Мне понравились движения его рук, и я поцеловала его. Макс ответил на мой наивный поцелуй. Так и завертелось. Он был моим первым, и я не жалею, что выбрала именно его. Я до сих пор вспоминаю, каким он был осторожным, ласковым, нежным. Он держал меня в своих руках так, как будто я была хрустальным сосудом и от одного неловкого движения могу разбиться на мелкие осколки. Мы стали встречаться, иногда выгоняя Женьку из их общей спальни. Он не возражал, а потом признался мне, что никогда не видел Макса таким счастливым.